В публікації збережено мову оригіналу – російську та стилістику автора щодо викладення фактів. Думка автора щодо оцінки і перебігу історичних процесів в Лебедині може не збігатися з думкою працівників художнього музею та читачів цих матеріалів.
Первые успехи
1918 год, как бы подвёл черту за периодом революций: февральской буржуазной и октябрьской пролетарской. Тогда же образовались два течения: одно революционное с большевистской партией; другое – контрреволюционное, во главе с буржуазией. Если пролетарская революция принесла крестьянству землю, то контрреволюция, поддерживаямая немцами, обернулась восстановлением помещичьих хозяйств.
На фоне ожиревшей мелкой и крупной буржуазии в нашем городе, сильно бросалась в глаза нищета бедноты и ремесленников. Результаты их труда всегда присваивались торговой буржуазией, которая буквально обдирала их. Это, наконец, привело к накалу ненависти в отношении буржуазии, и как следствие – абсолютное большинство жителей Лебедина ждало приход советской власти. Из таких энтузиастов мы и укомплектовали штат милиции.
Помню первые решения Ревкома. Они обязывали волостные ревкомы к созданию земельных комиссий по распределению помещичьих и кулацких земель. Милиция должна была оказывать им содействие.
Далее шли постановления такого порядка:
«Обязать городскую рабоче-крестьянскую милицию мобилизовать городскую буржуазию для уборки всех общественных мест в городе и заготовки дров для учреждений Лебедина».
Эти постановления требовали большого принуждения, а следовательно затрат сил и энергии. Но с этим заданием Ревкома дебединская милиция справилась, потеряв лиш двоих активных милиционеров, подло убитых из-за угла.
Трудности в работе нашей милиции были связаны ещё и с тем, что молодые органы власти ещё не освоили своих функций и всё валили на плечи милиции. Да, и мы их не знали, и поэтому брались за всё: мирили семейные и межевые конфликты, боролись с уголовщиной, с бандитизмом, мошенничеством и спекуляцией.
Помню, как однажды мне позвонил с уездного Ревкома товарищ Басов:
– Товарищ, Олейник! Известно ли тебе, что на Кобижче лежит брошенная дохлая лошадь, а на улице Михайловской – дохлая собака?
– Сейчас пошлю людей и уберём, – ответил я.
В это тяжелое время ширилось воровство и бандитизм. Для борьбы с этим злом, мы разделили Лебедин на три участка. Во главе каждого я поставил по своему заместителю. Первый участок возглавил мой первый заместитель Петр Водопьянов, второй – Николай Шкарин, третий – Петр Мамай.
Постепенно, разгневанная нашими порядками, буржуазия начала втихомолку прибегать к террору. Этот террор отличался от уголовного тем, что при убийствах ограбление не совершалось, а вещи пренебрежительно разбрасывались. Первыми так были убиты две семьи из числа тех, где нелегально заседал Ревком, во времена подполья. Когда было совершено ещё несколько убийства, мы установили, что бандиты действуют под именем лебединского ЧК. Они подходили ночью к жертве, стучали в квартиру, говорили, что из ЧК, врывались, надуманно обвиняли жертву в нелояльности к Советской власти, именем Революции их убивали и безнаказанно уходили, т.е. от слепой мести они перешли к способу подрыва доверия народа к органам молодой Советской власти.
Как правило, на место происшествия выезжал я лично и каждый раз о нём докладывал председателю ЧК товарищу Иващенко. Во время такого доклада он мне сказал:
– О том, что эти убийства творит буржуазия, это верно, но кто? Нужно узнать. Знаешь, что я решил?
– Что? – спросил я.
– Нужно установить круглосуточное наблюдение за домами Одарченка, Стешенка, Воскобойника, Кононенка и Крамаренка. Мы возьмем дома первых троих, а милиция – дома Кононенка и Крамаренка. Записывать всё: кто к ним ходит, долго ли засиживаются и т.д. Это первое. Второе – вызови Сайка, Глущенка и Денисенка к себе и договорись с ними так, чтобы семьи их не знали в чем дело, и возьми их сейчас же под охрану.
Я поручил это дело Шкарину. Прошло десять дней. В эти дни я дежурил через каждые две ночи. И в одну из этих ночей раздался звонок с ЧК. Звонил Иващенко:
– Городская? – спросил он.
– Да, Городская! – ответил я.
– Кто дежурит?
– Олейник!
– Сколько есть у тебя людей?
– Десять человек.
– Выводи всех на улицу, сейчас я подойду со своими, пойдём на операцию.
Минут через 10 мы окружили дом Одарченка на Петропавловской и предложили собравшимся там офицерам сдаться без боя.
Поначалу они пробовали отстреливаться, но через пол часа сдались. Их выводили по одному. Сначала девять человек. Через время вышло ещё двое, третьего – раненого, несли под руки. Все они были арестованы. После обыска мы изъяли много оружия.
Как позже я узнал, круглосуточным наблюдением было установлено, что в дом Одарченка офицеры собирались по одному ещё со дня. Рассказывая об этой операции Иващенко сообщил, что наблюдавшие его люди донесли только о трёх офицерах, зашедших в дом Одарченка и о трёх вышедших ночью.
– Я думал, – говорил он, что они вышли на дело, ну и пусть, думаю, идут, нарвутся на засаду милиции. Видимо, наблюдавшие люди куда-то днём отлучались и не заметили всех вошедших в этот дом.
Решение окружить дом было принято только после второго сообщения о возвращении этих троих снова в дом Одарченка. Как потом установило следствие, они проводили собрание в разных местах, пили, гуляли. Разделили себя на группы по три человека в каждой и совершали убийства поочередно. В первую группу входили: Кононенко, Стешенко и Воскобойник. Они то и отправились к Глущенку для совершения убийства, но там нарвались на засаду Шкарина, который договорился с Глущенком, на стук бандитов в двери молчать, пока они не подойдут к окну. И как только они оказались у окна, Шкарин подошел и спросил:
– Кто там?
– Мы с ЧК! – ответили с улицы. Пришли поговорить с вами.
Ответом им был выстрел из нагана. Пуля попала в плечо Кононенка и бандиты ушли, уводя с собой раненого.
По постановлению ЧК, все двенадцать были тогда расстреляны.
Конокрадство
Сильно тогда в Лебедине страдали от конокрадства. Помню, как-то в июне ко мне в кабинет зашел цыган. Он остановился у порога и долго молчал. Я поинтересовался, что он хочет сказать? Тогда он снял с головы фуражку, ударил ей об пол и сказал:
– Черт попутал! Иду на преступление против своего князя. Больше сорока лошадей я украл и всех передал ему. А он мне что?.. И сам же ответил: «Дулю, без этой закрутки!» и от скрученной им же самим дули отогнул мизинный палец. – Вот, что он мне дал! А ещё хотел, что бы я украл на хуторе Калюжном жеребца серого в яблоках. Не могу я сегодня, – сказал я князю, больной я. А князь меня избил и поехал сам, оставив жену у Грыцька, что живет на Кобыжче. Знаете? Как раз против кожевников бахмачей.
– А во сколько он будет возвращаться? – спросил я.
– Часа в четыре, пять утра, – ответил цыган.
– Хорошо, выясним, – сказал я. И цыган ушел.
Загоревшись молодым задором поймать цыганского князя с поличным, я в три часа ночи взял несколько дежурных милиционеров и отправился на окраину города.
Мы перекрыли так званую бишкинскую дорогу, что идёт от станции железнодорожной поза городом на село Бишкинь, между окраинами Козиевской и Довгалевской улиц, ближе к последней. Дорогу перекрыли в двух местах, на расстоянии 300-350 метров. Через первый заслон решили князя впустить, со второго не выпустить. При попытке прорваться, было решено подстрелить его лошадь.
Но, увы. Время шло, а князя не было. Вот пять часов, шесть, семь, восемь, а князя ещё нет. Я снял заслон, и мы все четверо пошли по Довгалевке, вышли на Кобыжчу и направились к центру города. Через некоторое время раздался топот копыт и стук повозки. Оглянулись. Со стороны Довгалёвки с вихрем пыли выскочил князь на своей повозке, запряженной одной лошадью и с двумя привязанными с боков, в том числе и серым жеребцом, который был справа.
Мы бросились бежать за князем, но преимущество было его стороне. Метров через двести он свернул направо и въехал во двор Грыцька. Мы усилили наш бег. Но князь задержался там лишь на несколько минут, чтобы забрать какие-то вещи и свою княжну. Мы не успели добежать каких-то метров сто, как он выскочил со двора на повозке и направился к переулку на выезд из города, в сторону леса. Остановить его без выстрелов было невозможно, а стрелять было не безопасно.
Так мы упустили князя с двумя ворованными лошадьми. Но с этим не примерились. С одним милиционером мы зашли во двор к Грыцьку, ещё двоих отправил седлать лошадей и быстро подъехать сюда. У Грыцька я хотел было узнать направление поездки князя, но он юлили увёртывался как мог, но направление поездки князя не выдал.
Через пол часа подъехали мои хлопцы и мы отправились по следу. Километра два мы двигались по четкому свежему следу от повозки. Но вот дорога скрестилась, по опушке шла вторая, здесь свежих следов оказалось много. Они спутались. Обойдя дорогу, мне показалось, что след нашей повозки ведет в лес, туда мы и поехали. Через километра три дорога уперлась в боковой рукав Псла. Там виден был один разворот в обратную сторону. Казалось всё погибло. Там же на нас накинулись стаями комары и оводы. Лошади начали фыркать. Это фырканье услышали их собратья за густыми, высокими кустами орешника, заиржали. Мы перешли рукав Плса вброд. Оказалось, что на отмели, обсаженной орешником имеется круглая, метров на двадцать в диаметре, песчаная площадка, на которой стоят две привязанных лошади. Отмель тянулся чуть дальше. Метрах в десяти была ещё площадка со следами былой стоянки лошадей. Мы перевели своих лошадей через воду, оставили их на этой площадке и устроили засаду.
Долго ждать не пришлось. Минут через пятнадцать мы увидели едущую сюда повозку, а потом и трех человек на ней сидящих. Ворованные лошади снова заиржали.
– Сейчас подкормим, и в дорогу, – сказал один из приехавших.
– Товарищ, начальник, – шепнул мне Древаль. Это голос Василя Тараторки с Трьохсвятительской улицы. Мы стали прислушиваться дальше.
Приезжие взяли с повозки сено и три шаньки с овсом, подкатив брюки, перешли через воду, подложили сено лошадям, а сами начали смотреть их зубы, прицениваться.
– Что, может, плохие, скажите? – восхищённо говорил Тараторка. По одной тысяче керенками, и в руки не бери.
– Во, во! Завалил, как на ярмарке! Их ещё нужно увести отсюда, а там может и милиция нагрянуть, – ответил «покупатель».
– Сюда буран перья милицейского не занесёт! – продолжал Тараторка.
– Какова ваша окончательная цена? – спросил он.
– По сто рублей заработать дадим, – сказал второй «покупатель».
– Если на золото, согласен, – ответил Тараторка.
– Высоко лезешь, – возмутились «покупатели».
– Ну давайте без шуток! Всем нам заработать хочется, – сказал Тараторка. – По восемьсот за голову керенками или по четыреста царскими. Цена окончательна.
– Ну, что ж. Это уже по-деловому, – согласились «покупатели» и принялись считать деньги.
Выйдя из-за кустов, я скомандовал: «Руки вверх».
Так мы взяли первую шайку конокрадов. Потом их ещё было четыре. Лошадей мы вернули крестьянам, деньги сдали в банк, конокрадов отправили в тюрьму.
Цыганская молитва
Кроме таких, в Лебедине были и курьёзные случаи, один из которых был связан с цыганами. В городе тогда было десятка полтора таких семей, которые проживали преимущественно на Кобижче и Середивке. Рано весною они все или почти все выезжали из города. Но на них никогда не было ни от кого ни одной жалобы. Они жили по волчьему закону: «Там, где я живу, я ничего не трогаю». И вдруг жалоба на цыганку, что она обокрала, ограбила и оставила девочку в одном белье.
Мой заместитель участка тогда был в командировке на сеноуборке, и я пошел сам на разбор этого «грабежа». На месте выяснилось, что никакого грабежа там не было, а была прилежна молитва к Божьей Матери о любви с жертвоприношением. Вот, как это было.
Пару месяцев назад в Лебедин приехала молодая, красивая, лет 23-х цыганка. Никакой связи с другими цыганами города она не поддерживала. Осмотрев городские кладбища, она обосновалась возле Троицкого. Там она поселилась на квартире у одной вдовы и начала общение с местной молодёжью. Одевалась она всегда чисто, модно, хорошо пела, ещё лучше плясала. Очень скоро она стала любимицей у парней. За каких-то пару недель, она уже знала кто в кого влюблен, кто за кем страдает, что ей потом и пригодилось.
Среди таких страдающих от безответной любви была Паша Крамаренко, дочь торговца мануфактурой Крамаренка. Девушке было немногим больше двадцати. Отцу и матери в торговых делах она не помогала. В детстве часто шалила, лазила по кошачьему на деревьях, когда-то сорвалась и сломала себе ногу. После этого случая она осталась хромой, причём одна нога была чуть короче другой. Время учёбы пропустила, и её выучили модисткой. Если не внешностью, то как дочь торговца мануфактурой и сама модистка, Паша покоряла всех качеством и количеством своей одежды.
На каждый праздник и по воскресеньям она одевала всё новые и новые платья и костюмы. Но, вот мать стала замечать, что её Паша ходит в старом и никуда не выходит.
– Почему, ты Пашенька не идешь в церковь? – спросила мать.
– Не хочу, – ответила дочь.
Заметив что-то неладное, мать потребовала ключи от сундуков, и открыв их ахнула. Все они были пустыми.
****
А началось всё за месяц, когда Паша познакомилась с цыганкой, обмолвившись ей, что влюбилась в Гршу. Гриша – высокий, стройный, чернявый парень никак не хотел замечать хромую Пашу, от чего она сильно страдала. В отсутствии родителей она даже начала молиться, чтобы Бог привернул к ней Гришу, хотя от этого тоже мало что изменилось. Приезд цыганки её обрадовал. Она решила обратится к ней за советом. Та внимательно выслушав Пашу, переспросила:
– Кому ты, милая, молилась?
– Богу! – ответила Паша.
– А Божьей Матери молилась? – спросила цыганка.
– Нет, – ответила Паша.
– А нужно было молиться не Богу, а Матери Божьей, милая!, – сказала цыганка. – Ведь она наша заступница. Но спускается она с небес не к живым, а к мертвым душам. Значит нужно молиться ей не в церкви, а на кладбище.
– А когда она с небес спускается? – спросила Паша.
– Сейчас погадаем, милая, – ответила цыганка. Она что-то по-цыгански тихо говорила и ответила:
– Скажу позже.
Цыганка понимала, что Лебедин ничем не отличался от Купьянска, Валок, Ахтырки, где она уже проделывала похожие операции, и особых затруднений для себя не видела.
План был до неприличия прост. Каждая молитва Божьей Матери на кладбище сопровождалась подношением, в качестве которого выступали предметы Пашиного гардероба и украшения. Так, меньше чем за месяц Паша Крамаренко оставила на кладбище почти все свои вещи, которые перешли в руки молодой цыганки Мариши (как она себя называла). Собравши всё, цыганка втихую выехала с Лебедина.
Нам потом удалось найти её адрес на конверте разорванном и выброшенном за сараем хозяйки квартиры, которую она снимала. Очень скоро мы её задержали в г. Богодухов. К тому же получили подтверждение от харьковской губмилиции о существовании такой аферистки.
Продовження далі…
