В публікації збережено мову оригіналу – російську та стилістику автора щодо викладення фактів. Думка автора щодо оцінки і перебігу історичних процесів в Лебедині може не збігатися з думкою працівників художнього музею та читачів цих матеріалів.
Поджог хозяйства Рагули
Было за полночь. Ночь стояла звездная и яркая. Луна спускалась ближе к горизонту и была похожа на остроносою лодку, плывущую по небу. Выйдя с картофельного поля, я быстро перебежал дорогу и пошел стороной к большему лугу, а потом к рагулиной «ливаде».
Под ногами у меня шелестела мёрзлая трава, от чего становилось сердито и больно. За что, думал я, так страдаю? За что? За купца Рагулина или за помещицу Скороходову? Почему мой отец пашет землю, сеет, косит, молотит, а хлеба не наедается. А почему помещик ездит фаэтоном с двумя лошадьми, да ещё с кучером на козлах? И почему у помещика пятьдесят лошадей, а у нас только одна? Ага! Вот почему барыню палят, думал я: что бы она бедней стала. А Рагуля тоже богатеет. И моему сердцу, как будто кто-то говорит: «Пали его, Никита, пали!». Я тихо зашел с тыльной части усадьбы. Там было три скирды и несколько небольших стожков не молоченого хлеба, метров за сто от них – два крытых соломой сарая. Ещё дальше виден был большой дом на высоком фундаменте.
Я отошел в лесок, сел, достал из кармана спички, кресало и шнур. Задумался: чем палить и как палить? Спичкой? Я не уйду. Шнуром? Может сгореть шнур, а скирда не загорится… Но, я всё же решил: шнуром! Только нужно нашпиговать его головками спичек. Следующий вопрос: как палить «в одном месте или в двух?». Решаю: в двух, и решил пережечь шнур надвое. Подготовив части шнура, я их подожженными сунул в скирду и стожок. С ливады вышел тихо и по дороге бросился бежать к городу. Пробежал я километра четыре. И вдруг впереди меня прокатилась какая-то светлая коляска, гонимая черной. За ней вторая, третья и как будто передо мной кто-то стал открывать тёмную занавесь, вокруг меня стало светло. Оглянувшись назад, я увидел как там полыхало зарево. Сердце у меня заколотилось ещё сильней, и я снова побежал. Не добежав немного до города, я свернул через свалку к ямам, с которых берут песок. Там опустился в одну из них и лег.
В яме я сидел пока не поднялось солнце. Когда вылез, я отряхнул песок и пошел прямо к тетке. Вошел во двор в тот самый момент, когда она вышла из дома, что бы идти на базар. Она строго меня спросила:
– Тебе что здесь надо, мальчик?
Я весь дрожал, как в лихорадке, опустил голову и зарыдал. Она, видимо, меня не сразу узнала, не смотря на близкое расстояние, и снова спросила:
– Никита, это ты?
– Я, тетю! – ответил всхлыпивая.
– Бедный мальчик! На что ты похож, – сказала она и обняла мою голову. – Волосы не стрижены, все прошиты грязью. Лицо и тело покрылось корой и лущится. – Боже! Сажа! Что же мне делать с тобой? – А ноги у тебя какие? – Не болят? – спросила она.
– Болят, – ответил я.
– Не удивительно, – сказала она, – они у тебя все в трещинах и кровоточат. – Ну, пойдём в дом. Что-то будем делать с тобой. И мы вошли в дом. Она нагрела воды и помогла мне помыть голову. Потом дала покушать и положила в сарайчик спать. Вечером я не ужинал, а проспал до утра. На утро мы пошли с теткой искать мне работу.
Сначала зашли в булочную лавку Вирютина.
– Господин Вирютин, – обратилась тетка к хозяину булочной, – Вы кажеться говорили, что Вам нужен мальчик в булочную?
– Да, говорил.
– Так я привела, вот мальчик.
Он встал со стула, посмотрел на меня и сказал:
– Не подойдёт, мадам.
– Почему? – спросила тётка.
– Видите-ли, мадам, он очень грязный и плохо одет. Кто же после рук такого мальчика будет булки у меня покупать?..
Мы вышли из булочной.
– Действительно, – сказала тетка. – тебя, Никита, нужно ещё мыть да мыть. Ну пойдём в парикмахерскую, хоть пострижем тебя, – добавила она.
По той же Ахтырской мы зашли в парикмахерскую. Никого из посетителей не было. «Садись, вон на стул» сказала мне тетка. А обратившись к мастеру сказала:
– Под чисто его, господин Усенко!
Когда он начал меня стричь, сказал:
– Вот такого мне мальчика в ученики бы.
– Вот и берите его, – сказала тетка.
– Оденьте его, мадам, в ботинки и костюмчик, тогда приводите.
– Это мне не под силу, – сказала тетка.
– А так как он одет сейчас, я не приму, – ответил Усенко.
Вышли мы с парикмахерской.
– Не журись, – сказала тетка. – У меня есть для тебя место, но это ближе к машинам, а я их очень боюсь. Да и кроме того, там недавно задавило работника.
На следующий день тетка пошла на паровую мельницу, где несколько дней назад задавило пасом подмастерье. Там охотно согласились принять меня на работу, подметать пыль в мельнице, с зарплатой в три рубля в месяц.
Паровая мельница Пивоварова-Кононенка в Лебедине
– Ладно, сказала тетка. Я тебя буду кормить за три рубля в месяц, а там возможно прибавят.
Но аодметал пыль в мельнице я только три дня. А на четвертый, ещё до восьми часов утра (к восьми я ходил на работу) по мне прислали отец и мать. Когда они зашли в дом тетки, я бросил ложку и хотел было бежать. Но мать вцепилась в меня и начала целовать. Отец стал перед иконами и сказал:
– Поедем домой, Никита! Кладу вот крест на себя, что больше тебя и пальцем не трону!
– Когда ты пришел до тетки, – спросил он.
– Тогда, как горело что-то, – ответил я.
– Говорите: ты и ты, – обратился он и ко мне и к тетке, – что ты пришел к тетки в субботу, а не в понедельник. А то чего хорошего пытать тебя будут. У Рагули сгорел хлеб, сараи и часть дома.
****
У нас в семье произошли некоторые изменения. Старшая сестра Мария вышла замуж, брат Иван женился и вышел от нас. Нас осталось теперь у отца только три брата, две сестры, жена брата и двое детей братовых, мать и отец. Так теперь мы собирались на ужин.
Мы вернулись из города к вечеру. Брат с женой и мои сестры уже вернулись от помещика Сбитнева (у него был винокуренный завод и несколько экономий). При этом, земля центральных экономий и территория завода межевалась с землей Скороходовой. Поэтому там работали несравненно больше. С начала за ужином меня расспрашивали где я скрывался, что ел, как попал до тетки. А когда зашел разговор где меня пристроить на работу теперь, я твердо заявил: «Я учиться буду!». Старший брат и сестры засмеялись. Тогда я снова подтвердил: «Я учиться буду!».
– Чего вздумал, – сказал брат.
– Нет! Пойду, – сказал я. – А не так, так спалю вас всех здесь.
Брат ударил меня по лицу. А отец крикнул на брата:
– Стой! Не смей бить! Это родился урод у нас, – сказал отец. – Убьем, отвечать будем. Покалечим, кормить придется. А лучше завтра же сходить до Сбитнева, он попечитель сельскохозяйственного училища и просить его, чтобы Никиту приняли в училище. Мы его выучим, в этом и будет ему моя «батьковщина».
И семейный совет решил: «Просить господина Сбитнева».
****
Скандал с селедками у помещицы Скороходовой быстро стал достоянием гласности в имении помещика Сбитнева. И это потому, что Скороходова выгнала за этот скандал и приказчика и кухарку, а на их место переманила от помещика Сбитнева его приказчика с женой, установив им зарплату вместо пятнадцати – восемнадцать рублей в месяц, на её питании. А помещики друг с другом сильно соперничали, в особенности, за близкоживущих рабочих. Их не надо было кормить, они не требовали крыши над головой. А Сбитневу требовались строковые рабочие на сезон заготовки торфа для завода.
Заготовка проводилась метров за двести от наших огородов, что было выгодно делать руками наших рабочих, а не привозных. Скороходова же на привозных рабочих использовала поденки, переплачивая им по пять копеек в день, против заработка на торфяных работах, срывая рабочих с торфозаготовок, что не редко затягивало выемку и сушку торфа.
И когда управляющий имением докладывал Сбитневу об уходе приказчика, он рассказал ему об инциденте с селёдками.
– А откуда Вы слышали это, – спросил Сбитнев.
– От родного брата этого пастуха, нашего рабочего с завода Олейника.
– И он что, бросил эти селедки в кадку?
– Да, и так бросил, что залил Скороходовой лицо и платье.
Сбитнев рассмеялся. «Приказчик для нас чепуха», сказал он. – С окончивших училище возьмём. А вот то, что этот мальчик сбыл спесь со Скороходовой об этом славу нужно разнести по всем сёлам. А то мы всё слышим: вот Скороходова, мол кормит. Вот и пусть знают все, как она кормит!
– В это время мой брат, стоявший под дверью кабинета Сбытнева, постучал и тихо вошел.
– К Вам, барин, зайти можно?
Управляющий сказал:
– Это брат того пастуха.
– Заходи, заходи, – весело сказал Сбитнев. – Что скажешь? – спросил он.
Брат изложил свою просьбу.
– Это не тот мальчик, что в прошлом году пас коров у Скороходовой? – спросил управляющий.
– Тот самый, – ответил брат.
– Это тот пастух, сказал управляющий Сбитневу, что в прошлом году выпасал нам сенокос, а мы долго не могли поймать его. Он скот запускал в нашу травку, сам вылазил на высокую вербу и караулил за версту нашего объездчика. Поэтому, мы поймали его только хитростью: пустили объездчика сбоку повозки с сеном и так он смог вплотную подъехать к сенокосу.
– Помню, – сказал Сбитнев. – За это Скороходова, кажеться, привезла нам два воза сухого сена? Этот парень видимо смышленый, с него неплохой будет приказчик или управляющий имением. Люблю я смышленых, пусть учится, сказал Сбитнев.
Он достал свой блокнот и написал записку: «Управляющему сельскохозяйственного училища, господину Васильеву! Примите господина Олейника Н.А. учеником в училище со стипендией двенадцать рублей в год. Глеб Сбитнев, октябрь 1909 год».
Часть вторая: Моя учеба
Будыльское сельскохозяйственное и ремесленное училище занимало около десяти гектаров земли черносотенца Кучерова – члена Государственной Думы, который не смог вытерпеть выступления большевиков, и скончался там же, на заседании Думы, от разрыва сердца. Сбитнев это его какой-то наследник.
Сельскохозяйственное и ремесленное училище занималось подготовкой кадров для помещичьих хозяйств и агрономов-старост для земских управ.
В учебную программу входило: черчение, рисование, математика, химия, геометрия, а также столярное, кузнечное, слесарное и литейное дело. В первый год два дня в неделю отводилось на изучение черчения, рисования и математики, остальные четыре дня на изучение ремесленных дел, которые постигались учеником путем индивидуального изготовления установленных программой предметов. Последние три года отводились на изучение: химии, геометрии почвы сельхозработ, которые с началом полевых работ и до осени проводились учениками на земле помещика Сбитнева. По этому он и являлся попечителем этого училища.
****
В столярной мастерской, как и в остальных мастерских, по штату были: специалист-заведующий, два мастера преподавателя и десятка по два мест для учебы; в столярной – верстаков, в слесарной – тисков, в кузнечной – наковален и т.д.
Я сразу попал в столярную мастерскую к преподавателю Ефиму Марковичу. Это был человек ниже среднего роста, юркий, ходил быстро и всегда смотрел в гору. Выписывал и читал газеты, был гордый, малодоступный людям и грубый по отношению к ученикам. Меня он встретил сразу же недружелюбно, потому что прибывшие ученики по программе изготовления столярных предметов ушли от меня вперед, а мне он должен был науку подавать сначала.
– Почему опоздали? – ехидно спросил он. – Говорят, что конников чужих пасли?
Я молчал.
– Как фамилия твоя?
Я назвал.
– Иди за мной, – сказал он и подвёл к шкафу с инструментами. – Вот, на возьми себе, шершебок, рубанок, угольник, ресмус. Он показал, как нужно пользоваться этим инструментом. Принес мне брусок пиленой доски, объяснил что нужно сделать, что бы он стал ровным и квадратным. – Срок один день, – сказал он.
Но за один день я успел его только испортить, за что получил первую трёпку. За бруском шла аршинная доска, потом вторая, потом связка их на шины и т. д. Затем я переходил в кузнечную, слесарную, литейную мастерские. Так за первый год я сдал программу ремесленного курса и перешел на основную программу сельскохозяйственного отделения училища.
****
Жилище Ефима Марковича было за нашей деревней, примерно в двух километрах. В зимние месяцы он часто домой не ходил, имел комнату при училище. А в этот вечер решил наведаться домой. Он видимо спешил чтобы не отстать от учеников, поэтому вышел из ворот с первой группой, а я немного задержался и вышел позже. Общежитий у нашего училища не было и все учащиеся стояли на квартирах по дьякам. Платили им за квартиру и питание от пяти до семи рублей в месяц, в зависимости от расстояния до училища.
Около десятка учеников нанимали квартиру в селе Кулички, т.е. в селе Ефима Марковича, примерно за три километра от училища. От этих учеников он и решил не отстать. С ними и мне было по пути и я решил нагнать эту группу. На дворе стоял декабрь, снегу было так много, что встречные подводчики за повода разводили своих лошадей, чтобы лошади не увязли. Подбегая к этой группе, я из шалости крикнул:
– Э-й, поберегись!
Ефим Маркович бросился, как пугливый заяц, в сторону и рухнул в снег с головой. Ученики вытащили его из снега, подобрали две книжки, газеты, которые он нес под рукой. Это было в субботу вечером. А в понедельник утром я опоздал на молитву.
В училище так было заведено, что в 8 часов все становились на молитву и пели «отче наш», а вечером в 6 – «Боже, царя храни», а я как видим, совершил тяжелое преступление – говорил Ефим Маркович. Но в этот раз меня простили.
Дискуссия о «телесных наказаниях»
Во дворе управляющего училищем, за двухэтажным корпусом, на высоком дубовом столбу был поставлен голубятник, с входом через ляду внизу. С двух сторон рядами в нём были сделаны круглые отверстия для голубей. Под ними прибиты планки шириной по пятнадцать-двадцать сантиметров, для взлёта посадки голубей. Внутри были гнёзда. К ляде вела лестница длинной два с половиной метра. Открывалась ляда прислугой управляющего, которые днём выбирали молодняк голубей для приготовления пищи. Зимой и весной голубей кормили. Летом они стаями летали по полям.
Это была, как раз, августовская тихая ночь. Управляющему почему-то не спалось и он услышал тихий шорох на втором этаже. Он схватил ружьё и бросился туда. На окне сидели голуби. Что случилось, быстро стало ясно. Голуби потревожены, значит кто-то есть в голубятне. Управляющий сбежал вниз и бросился к голубятнику. Над ним стояли и кружились в одиночку голуби. Ляда была открыта.
– Кто там? Спросил он.
Тишина. Он выстрелил из ружья. На выстрел прибежал сторож. Он тоже гонял воров с бахчи в другом конце огорода и принес с собой мешок недорезанных дынь.
– А ну, вылазь, кто там, – крикнул управляющий. И с голубятника вылез ученик Гнеденко, последнего года обучения. Он рассказал, что их было аж пять человек, что они решили устроить вечер, погулять с девочками.
Тогда же я гулял всю ночь и снова опоздал на молитву. В связи с таким массовым нарушение дисциплины, управляющий созвал всех учителей и мастеров что бы обсудить наложение мер взыскания на виновных. Вот здесь то и возникла дискуссия, применять ли к ученикам телесные наказания. Ефим Маркович говорил:
– Господа! В свидетельствах, которые мы выдаём есть такой пункт в котором сказано, что окончившие училище освобождаются от телесного наказания. Подчеркиваю: «окончившие». А эти сорванцы еще ничего не окончили, следовательно мы вправе дать им телесное наказание, т.е. использовать розги. Тогда мнение членов совещания разделилось, дискуссия была жаркой. Часы пробили уже десять. Управляющий позвонил в колокольчик, все стихли.
– Нет, господа, не такое время сейчас настало, что бы применять розги. Да и мне не выгодно. А вот взять с воров по пять рублей в мою пользу, это будет правильно.
– А с опоздавшего на молитву, что взять? – спросил Ефим Маркович.
– Поручим Вам его наказать. Он, кажется, перед Вами ещё в долгу, – с иронией ответил управляющий. Все громко рассмеялись, а Ефим Маркович с досады сел. – Ну что, господа, на этом закончим? – спросил управляющий.
– Правильно! – ответили все хором и разошлись.
Продовження наступного тижня…
