В публікації збережено мову оригіналу – російську та стилістику автора щодо викладення фактів. Думка автора щодо оцінки і перебігу історичних процесів в Лебедині може не збігатися з думкою працівників художнього музею та читачів цих матеріалів.
Налёт Махна на Чупаховку (продолжение)
После всех этих событий, я растерялся и решил спрятаться в погребе. Сел я за угол, под лестницей, за большой кадушкой с под квашеной капусты, чтобы быть снаружи не видимым, и так просидел больше часа. В темноте я услышал, что кто-то спускается по лестнице, и уже приготовился вцепиться в горло лезущему человеку, как услышал голос:
– Ты здесь, Никита? – спросил Макар.
– Здесь! – ответил я. – Лезь, расскажи что нового в Чупаховке. В этот момент у меня немного ослабло нервное напряжение и улеглась трель на зубах.
– Что нового? – переспросил Макар. – На, вот лучше возьми пальто, я принёс, а то замёрзнешь. Махновцев на нашей улице нет ни одного. Все направились туда, указал он рукой, за волисполком. На заводе и в посёлке стоит махновская кавалерия. На заводе открыты все склады с сахаром, его сейчас грузят на повозки. Заставляют также население разбирать сахар.
– И ты брал сахар? – переспросил я.
– И я с пуд принёс домой. Ну, давай вылезай с погреба. Я тебе расскажу, как мой отец скрывался от деникинцев. Возможно и тебе придётся так действовать, – сказал он.
Мы выбрались из погреба. «Начнём с хаты», сказал Макар. Мы зашли в хату и начали осмотр с кухни.
– Вот, смотри, – говорил Макар, – кухня бабушкина выходит на улицу, имеет два распашных окна. Одно на улицу, другое к соседу, и с этого окна, что к соседу далеко вправо просматривается улица. Если тебе понадобится выскочить на улицу, прыгай с этого окна, если к соседу, прыгай с того окна. Теперь пойдём в комнату, – сказал Макар.
– В этой комнате, – сказал Макар, – четыре окна. Но тебе нужно только вот это, крайнее. Оно ведёт прямо в терник, – сказал он. Он тронул окно за створни, оно распахнулось. – Лезь в окно, – сказал он, – я за тобой. – Пойдём в терник, там будешь прятаться. Для тебя окно будет на крючки не закрыто, и в случае чего беги терником до окна, открывай раму и лезь в окно.
Мы вылезли через окно в терник. Он тянулся живой стеной двумя рядами от самой хаты аж вконец усадьбы. От соседа тянулся длинный высокий плетень, и за плетнем такой же терник. От плетня ряды терна отделялись метра на полтора, и проход между плетнем и терном был свободный.
Мы прошли в конец огорода, который так же был огорожен плетнем.
– Смотри, – сказал Макар. – Он в плетнях дырки внизу. Они сделаны для того, чтобы незаметно передвигаться куда тебе нужно: в огороды, к полю или соседям. Вот здесь оставайся, ложись и действуй в зависимости от обстановки, а я побегу домой.
Макар ушел домой, а я как бодрствующий заяц на отдыхе после погони за ним гончих собак оглядывался и прислушивался. Над Чупаховкой держалась безветренная солнечная погода. Было совершенно тихо. Прошло где-то часа два. И вдруг слышу справа от меня какой-то шорох шагов и треск плетня. Я приподнялся. Но, оказалось, что это какой-то гражданин нес на плечах мешок сахара. Мешок был ему не под силу, и он свалил его на плетень. Торчащие колья из плетня пробили мешок и сахар начал сыпаться на плетень, брызгая на все стороны. Я знал цену сахара в то время. Да и передо мной встала картина пожарища на плантациях сахарной свёклы.
– Стой! Мерзавец! Что делаешь, – закричал я. – Убери мешок с плетня, пусть сахар не сыплется.
Этот мой крик услышала махновская застава, которая как оказалось разместилась за пару сотен метров отсюда, под горой, у одиноко стоявшего двора. Открылась калитка в этом дворе, выбежали махновцы и закричали: «Стой!». Трое бросилось бежать ко мне. Боясь теперь этого гражданина, я бросился бежать под плетнем, где-то у садка перепрыгнул через плетень, пробежал мимо первого овина, забежал во второй. Он был пустой, подготовлен к приёму снопов. Здесь, в середине, стоял большой, сплетённый из лозы и обмазанный глиной, закром. По бокам намощены колоды с пол метровой высоты. Меня охватило волнение и вскочил в этот закром. Но тут же подумал: «Хорошо, если махновцы зайдя в овин не заглянут в этот закром. А если?…»
Я выскочил из закрома и полез в под пол. Здесь снова подумал: «А если?..». Но до моих ушей уже донёсся звук из соседнего овина. Там махновцы обнаружили скрытого жеребца. Они завели меж собою спор. Сомнений теперь не было. Махновцы сейчас же будут и в этом овине, а спрятаться негде. Выходить же сейчас наружу с дверей овина тоже не время. «Что делать?». Я бросился к задней выходной двери, немного её тихо приоткрыл. Оказалось, что эти двери снаружы обставлены кулями соломы. Я тихонько вылез с дверей, и вытянувшись лег между дверью и кулями соломы, прикрыл за собой дверь. Это меня и спасло. Махновцы забежали в овин, оббежали вокруг него.
– Что, нет его? – спросил, видимо, тот, что держал жеребца.
– Нет! – ответили сразу двое остальных.
– А-аааа, – заплакала рядом женщина. – Куда вы красавца нашего забрали?
– Отойди, тетка, а то зарубаю, – закричал на неё махновец. – Пошли на заставу, – сказал он остальным. – А то, что б мы не потеряли за одну голову красного, три своих. И они начали удаляться в сопровождении рыдающей женщины.
Я полежал ещё немного, и убедившись, что они ушли, полез под плетнем в терник бабушки Макара.
Но, вот солнце уходило, начало темнеть. Однако темнота держалась недолго. С востока из-за горы начало появляться огромное зарево. Я сначала подумал, что где-то недалеко что-то горит. Но уже через несколько минут из-за горы появилась огромной величины луна. Она своим светом озарила плетни, терн и всю окружающую местность.
И тут же я начал слышать какой-то отдалённый шум. Шум всё приближался и приближался. Он становился всё более выразительным. Уже можно было различить голоса людей, и главное – звон сабель. Стало понятно: это махновцы прочёсывают сады и огороды. Я стал выползать за плетень на огород. И именно выползать, так как здесь была открытая местность, и она хорошо просматривалась с махновской заставы. Прополз я так метров пятьдесят, дальше пошла низина. Грядки огородов изрезаны водосточными канавами. Вползаю в первую из них и ложусь. Там было холодно и сыро. Но мне не до удобств. Махновцы практически подошли к бабушкиному тернику. Слышу звон сабель и ругань в адрес хозяев терника. Здесь шла проческа долго. Видимо, работа проводилась тщательно. Но вот, они удалились. А ещё минут через десять цепь прочёсывающих появилась на огородах в моей полосе. Я пополз обратно в терник. Всего за ночь прочесывали территорию дважды, и дважды я выползал на животе в канаву.
К утру меня охватило безразличие: жить-ли или помирать. Я поднял голову и увидел махновца от себя метрах в ста. Я поднялся в полный рост и побежал к тернику, прыгнул через плетень и терником побежал к окну. Открыл створки и забрался в комнату. Но спавший в люльке ребёнок начал плакать. Встала и подошла к нему его молодая мать.
– Не плачь, сыночек, это дядя, он хороший.
– Давайте я его покачаю, – сказал я. Она отрицательно покачала головой. Но когда она увидела бегающих по двору разъярённых махновцев, она сказала:
– Садитесь, качайте моего хлопца, если махновцы забегут в хату, я скажу, что вы мой муж.
Я сел за люльку. Мигом воскресла в памяти колыбельная песня моей доброй матери, которую она пела над люлькой моего младшего брата и внука, сына старшего брата. Качая теперь люльку, я запел:
Ой, баюшки баю,
Спи мальчик, мой баю…
Тебе я малютка
Козку поймаю.
Она рано встаёт,
Молочко нам даёт.
Ой, баечки баю…
Спи мальчик мой баю.
Тебе я в лесочку
Зайчишку поймаю.
Спи же мой мальчик
Спи, баюшки баю.
Тебе я мой мальчик
Счастья желаю.
Спи же ты мальчик,
Спи, баюшки баю.
Тем временем махновцы обшарили во дворе все щели, взошли на крыльцо и постучали в дверь. И в это время началась пулемётная стрельба. Махновцы начали отстреливаться и отходить. Я побежал в кухню, пытаясь разглядеть что-то в окно. Вот улицей промчалась группа кавалерии, все на серых лошадях. Через время показался отряд кавалеристов на разномастных лошадях, что направились в сторону плетня, стоявшего здесь от улицы, повалили его, и аллюром поскакали на гору. Но там их настигали те, что на серых и началась рубка.
Я догадывался, что это наши теснят Махна. Молодая хозяйка принесла с чулана мой костюм. Я умылся, переоделся и побежал в милицию. По дороге встретил Макара. Он успел оббежать уже всю Чупаховку и мне сказал, что во дворе милиции лежит зарубленный милиционер, у ставка четверо, и ещё каких-то четырнадцать человек зарубленых находятся за волисполкомом.
Я отправился к ставку. Здесь я обнаружил мертвыми моих четырёх конных разведчиков. Лошадей махновцы угнали. Но старшего здесь не оказалось.
По улице, что тянулась параллельно ставку, я нашел в одном месте тринадцать трупов. В том числе одна учительница, управляющий совхозами и одиннадцать кавалеристов из эскадрона КНС с города Ахтырка. Все они были порублены до неузнаваемости. У меня потекли по щекам слёзы. За что над ними так издевались? Только за то, что они хотели работать и жить, думал я.
– Может вы посмотрите ещё, где Махно ночевал? – спросил меня один из стоявших здесь граждан.
– Посмотрю, – сказал я.
Мы отправились к церкви. Там, справа от нас, стоял один домик, под железом. Я подошел ближе к нему и прочитал на прибитой к воротам табличке: «Бондарь». Возвратился и сказал: «Пошли! Мне нужно было посоветоваться с комендантом завода Казаковым «что будем делать?» и сообщить о происшествии в Лебедин».
По дороге к заводу мы встретили массовое перемещение войск на подводах.
Казакова я застал в заводской столовой. Он был занят хлопотами об обеде для охраны завода и людей с эскадрона КНС. Он и его охрана отделались без потерь. Они открыли водосточные люки во дворе завода и спрятались в них вместе с оружием. Людей же с эскадрона КНС, Казаков разослал по сёлам за подводами – вывозить сахар с завода.
– Что, ещё едут солдаты по улице? – спросил он меня.
– Едут! – ответил я.
– Будут мешать мне вывозить сахар, – огорчённо вздохнул Казаков.
– Какой сахар? – зло заметил я. – Нужно гробы делать да людей хоронить.
– Каких людей? – переспросил Казаков.
– Твоих и моих, зарубленных махновцами. И рассказал, где сколько лежит и кто они. В это время под окнами кухни раздался гул сразу нескольких моторов. Мы посмотрели в окна. Возле столовой остановилось три легковых машины и четыре сопровождающих их мотоциклиста. Вошедшие в столовую пять человек командиров, поздоровались с нами, спросили «кто мы?». Мы назвались. «Хорошо!» – сказал один из них. – «Расстилайте быстро карту на столе». Обступив стол, они начали о чём-то переговариваться. Затем составили два приказа и отдали их мотоциклистам, которые сразу же уехали. Один из командиров обратился к Казакову и попросил:
– Принесите, пожалуйста, стакан чаю для командующего!
Казаков быстро ушел на кухню. Командующий спросил меня:
– Много ли жертв, и кто они?
Я ответил «Восемнадцать человек», и рассказал кто они.
– Плохо, что мы опоздали дать бой Махну в Чупаховке, – заметил командующий.
Казаков принёс стакан чая.
– Михаил Васильевич! Выпейте хоть стакан чая, а то вы совсем обессилите, – просил его этот командир, поставив перед командующим чай.
– Махновцы разграбили склад сахара, а ты ещё хочешь, чтобы и я разбазаривал! – сказал командующий.
– Это в стакане естественная убыль, Михаил Васильевич!, – ответил командир.
– Значит можно пить, говоришь!
– Можно! – ответил этот командир, видимо адъютант командующего
Командующий потянул первый глоток чая. Только теперь до моего сознания дошло, что передо мной Михаил Васильевич Фрунзе. В это время под окнами раздалась трель мотора мотоцикла, затем вошел связной и обращаясь к Фрунзе доложил:
– Вам донесение, товарищ командующий! И передал ему пакет.
Фрунзе отставил в сторону стакан чая, быстро разорвал пакет, прочитал донесение и обращаясь к командирам сказал:
– Убирайте карту, будем ехать. Обращаясь к Казакову он спросил:
– Много сахара разграблено на заводе?
– Много, – ответил Казаков.
– А кто был начальником гарнизона? – спросил его Фрунзе.
Казаков запнулся, побледнел, видимо испугался за свой промах по обороне заводи и произнёс одно слово:
– Он, – и указал на меня.
Командующий перевёл свой взгляд на меня, спросил:
– Вы знаете, где ночевал Махно?
– Знаю, – ответил я.
– Садимся ко мне в машину, покажите нам эту квартиру, – сказал командующий.
Все командиры и я вышли из столовой и сели в машины.
– Вы уже донесли в уезд, что здесь произошло? – спросил меня Фрунзе, когда мы садились в машину.
– Ещё не доносил, – ответил я.
– Когда будете доносить о разграблении сахара на заводе, передайте моё мнение, что нанесённые убытку заводу от разграбления сахара, нужно восстановить за счёт виновных в разграблении.
– Передам! – ответил я.
Говоря о махновцах, Фрунзе сказал:
«Банда Махно – это огромный чирей на лице нашего молодого государства. Его нужно немедленно выжечь с корнем». Мы быстро доехали к месту стоянки Махно.
– Вот, здесь, в этом доме он стоял!, – показал я на дом с табличкой «Бондарь».
Машины остановились, мы встали и позвали хозяйку дома.
– Кто у Вас ночевал? – спросил Фрунзе.
– Якийсь командир с жинкою! – ответила хозяйка дома.
– Вы нам можете сказать, какие они?
– Ой, ни! – ответила хозяйка. – Я на них добре не роздывылась.
Фрунзе достал с планшетки несколько фотографий, дал их в руки женщине.
– Смотрите, какие?
Она отобрала две фотографии и сказала:
– Оцых, двое.
– А что они делали у Вас? – спросил командующий.
– Купалыся! – ответила хозяйка.
– А где купалыся? – спросил Фрунзе.
– А в мене, прямо в хати! У нас е ванна – чоловик достав з панського дому. Я накипъятила им воды, воны мене выгналы з хаты, а сами купалысь. – рассказала она.
– Вот Вам наша работа, – с упрёком сказал Фрунзе, повернувшись лицом к командирам. Мы им дали возможность даже покупаться!
Потом глубоко вздохнув, сказал:
– Ну, что ж, теперь упущенное будем навёрстывать! До свиданье! – сказал он мне. – Извините, что не можем подвезти Вас обратно!
Они сели и уехали. Я вернулся на завод.
А через несколько дней к нам дошли слухи, что Фрунзе в этот же день въехал в местечко Грунь, врезался на площади в гущу махновцев, и в перестрелке с ними был ранен.
Продовження далі…
