В публікації збережено мову оригіналу – російську та стилістику автора щодо викладення фактів. Думка автора щодо оцінки і перебігу історичних процесів в Лебедині може не збігатися з думкою працівників художнього музею та читачів цих матеріалів.
Среди рабочих
Рыковский рудник, так тогда называли эту шахту, находился в двух километрах от станции Мушкетово, по дороге на Юзовку (Донецк).
На место сбора мы попали к шести часам утра. Тогда же раздался протяжный гудок, оповещающий начало работы. Со всех сторон начали сходится рабочие. Сначала они шли к одноэтажному зданию – оно называлось «ламповой». Там было десятка полтора маленьких окошек, каждое из которых занималось выдачей шахтерских лампочек. Их сдавала одна смена, а другая принимала. Все лампочки были пронумерованы, и на каждую лампочку при её сдаче давался такой же номер жетона. Для получения в эти окошки подавали жетоны – получали лампочки. К шести часам утра к месту наряда прибыл артельщик Демченко, у которого работал брат Феди Мелехеды – Ефим Мелехеда, и сам Федя. Увидев нас, Демченко спросил:
– Что Мелехеда, сам приехал и земляка привез?
– Да, – ответил Федя. – А работа будет ему, господин Демченко?
– Будет, – сказал тот. – Веди его к восьми часам на комиссию, я подойду.
Мы ушли с Федей в казарму. Это два рядом стоящих одноэтажных дома, которые были заселены артельщиками Демченко. Оба эти дома имели по четыре угловых комнаты с четырьмя отдельными входными дверями, и назывались казармами. В одной из комнат жил брат Феди. В это время его ещё не было дома, он был на ночной смене. Но поскольку кухарка Федю знала, а в казарме кроме неё никого не было, нас никто не выгонял. Вскоре явились рабочие с ночной смены. Ни одного с них в это время узнать было невозможно. У всех светились только глаза да белели зубы. Всё остальное было покрыто черной пылью от угля.
Здесь же, при входе в казарму, у каждых дверей был устроен чулан. В этом чулане каждый рабочий снимал свой костюм, чуни (травяные лапти), развешивал мокрые портянки, одевал свою «чистую» одежду, которая состояла из одних только брюк, и заходил босой в казарму. При входе там стояла большая станина с вдавленным в неё корытом, над которым на продольном брусе висели рукомойники. Возле рукомойников рабочие мыли голову и шею, а все остальное тело оставалось черным на неделю или две, в зависимости от работы бани по субботам. Потом он на грязное тело одевал рубаху, садился там же между нар за стол, ел и ложился спать на свой соломенный матрац.
Ефима Мелехеду я узнал только, когда он умылся и подошел ко мне.:
– Что, Никита, решил испытать шахтерскую жизнь? – спросил он, здороваясь с нами.
– Да, – согласился я. – Федя уж больно её хвалит.
– Она ничего, – сказал он. – Будете с Федей возить санки! А сейчас садитесь с нами завтракать, потом пойдёте на комиссию.
На завтрак был жаренный картофель со свиным салом, чай с лимоном и сахаром. Мы позавтракали хорошо, и как позже я узнал, питание шахтеров было поставлено так: в каждой отдельной комнате-казарме размещалось 15-17 человек, и был отдельный, отгороженный стеной уголок кухарки, будто она семейная или одинокая. Кухарка и занималась организацией питания рабочих. Она, как умела, так и строила меню. А в зависимость от этого, она после обеда шла в магазин и заказывала, что ей нужно на сегодня подвезти. Продукты ей подвозили на подводе по заказу в кредит с оплатой после получки. Она вела ежедневную запись количества полученной продукции и её стоимости, а в конце месяца стоимость продукции подсчитывалась и делилась на едоков. Кухарка питалась бесплатно, и за работу кухарки и уборщицы ей платил каждый рабочий по одному рублю в месяц. После завтрака я прошел комиссию, был признан здоровым, сдал документ и мне объявили:
– Завтра выходите на наряд к господину Демченку.
А Демченко добавил:
– Вы, Олейник, устраивайтесь на квартиру вместе с Мелехедой. А завтра я жду Вас у нарядной.
****
В этом горе-общежитии мне указали место, дали матрас с мешковины набитый соломой и такую же соломенную подушку под голову. После дороги я быстро уснул и спал до утра. В пять часов утра послышался гудок и я стал одеваться. Оказалось, что у меня нет чуней. На помощь пришел брат Феди, у него были запасные. Он же помог правильно затянуть в них шнуры, правильно обмотать ноги портянками и обвязать их. Где-то без пятнадцати шесть мы вышли из казармы. От остальных я отличался тем, что на мне был ещё новенький полотняной костюм. Новичка шахтеры привыкли встречать бурно. Со всех сторон в мой адрес сразу же понеслись разные выкрики, сопровождаемые дружным хохотом.
Но Федя ещё в дороге успел меня познакомить с будущей встречей. Поэтому я подымал свою правую руку, приветствовал их и давал понять, что я не новичок. Это их успокаивало и их интерес ко мне быстро пропадал. А меня интересовало совсем другое: как мне получить лампу, с кем попаду в забой и на какую работу меня поставят?
Но вот мы вплотную подходим к искусственной горе. Она большая, длинной с полкилометра, шириной двести-триста метров и высотой метров тридцать-сорок гора, насыпанная породой вывезенной с шахты. Она день и ночь пополняется, беря свое начало от стены над шахтной постройкой. Постройка эта кирпичная, имела три этажа, стены толстые, потолки положены на железные балки, и на них же, на третьем этаже положена железная узкоколейка в две линии. Вынутую породу из шахты, видимо, начали сыпать сразу, пока не сравняли её с потолком третьего этажа, образовав сначала узкий насып, потом по этой насыпи пустили железнодорожную линию. И вот по этой линии идет электрика и лошадь рысью везет несколько вагончиков породы аж в конец насыпи. Там их опрокидывают, и лошадь тащит их обратно. По бокам порода в отдельных местах горит, издавая серный запах. Пройдя вплотную под этой горой, мы вышли к «ламповой», здесь нас поджидал артельщик Демченко. Он вручил мне жетон на лампу и что-то другое, завернутое в бумагу. Видя это рабочие рассмеялись.
– Теперь вы полноценный саночник, – говорили они. Я развернул это «что-то», что оказалось лямкой саночника. Она состояла из сшитой мешковины в несколько рядов сантиметров двадцать шириной, по краям в неё была затянута веревка, которая вшита в круглую лямку. Одевалась она через голову на поясницу, а два конца веревки были выведены метра по полтора длинной, они опускались между ног и к ним был привязан железный крючок, которым саночник цеплял сани и тянул их на четвереньках под себя. Возле окошка я получил лампочку и стал в ряд к рабочим для получения наряда.
****
Ранее я называл Демченка артельщиком, но я оговорился, это название не моё, а тогда существовало на шахте. Фактически здесь никакого артельного труда не было. Демченко, по сути, у шахтовладельца был управляющим участка. Вернее, одной лавы, а лава в свою очередь была разделена ещё на десять зон. Поэтому его наряд, как в ночную, так и в дневную смены состоял из того, сколько человек нужно послать, что бы они по выемке угля шли на одном уровне. А бывает, что не предвиденные моменты выводят лаву из строя, тогда требуется срочная очистка и крепление, если она забурилась, или осушка, если падение породы где-то в конце лавы разбило водопроводную трубу. Поэтому, он в конце каждой смены спускался в шахту, осматривал все участки и давал наряды на какой участок кому идти и что там делать. Нас стало в два ряда, человек тридцать пять рабочих. Демченко подходил к каждому и объявлял:
– Вы, первая! Вы, девятая! Вы, седьмая! И так дальше. Но, как правило, в забой лавы посылалось три-пять человек, в том числе: забойщик, саночник и нагрудник – откатчик вагончиков. То есть, к каждому забойщику всегда ставился саночник. Подойдя ко мне он сказал:
– Мелехеда! Дейкун! Никоненко и Вы! – Восьмая!
Мы теперь уже в пять человек пошли к надшахтному большому зданию. Там поднялись по наружной узкой железной лестнице на третий этаж, свернули вправо и пошли до клети на посадку. Описывать клети нужды нету, они такие же, как и все, только шахтерская клеть двухэтажная и подымается и опускается толстым стальным канатом. Клетей было две рядом. Они установлены так, что когда одна начинала опускаться вниз, другая подымалась в гору. Регулируется спуск и подъём клетей по сигналу от светлового. Первым подавал сигнал стволовой из шахты, снизу, тогда когда он закончил погрузку и выгрузку клети. Он трижды дергал за кольцо висящую у него над головой проволоку, а вверху в это время подымался молот, так званый кульок и бил по наковальне, т.е. по балде, отбивая четкий сигнал: раз, два, три. Управившись со своей клетью, стволовой горы подавал такой же сигнал машинисту в машинное отделение, одновременно он рычагом на себя убирал кулаки выдвигаемые под клеть, для её стоянки, чтобы не напрягать каната. Скоро подошла и наша очередь посадки в клеть. Стволовой открыл решетку, отсчитал нас пять пар, мы зашли в клеть, закрыл решетку и дал сигнал «готово». Клеть сразу пошла вниз. Мне, впервые ехавшему, вернее спускавшемуся отвесно вниз на клети человеку, сразу казалось, что клеть стоит на месте, но её кто-то подтрушивает, потом клеть как будто падает вниз. Она стремительно без остановки проходит свой километровый путь всё время только вниз. Но вот мы входим в полосу перерезанных водяных артерий земли, и нашу клеть аж до самого низа обливают крупные струи воды. Снова начинается подтрушивание и Федя мне говорит:
– Держись, Никита, одной рукой за валик вверху, а то бывает, что при посадке на кулаки, клеть даёт сильный толчок.
Но в этот раз наша клеть опустилась плавно. Как только она села, стволовой открыл нашу дверь-решетку и мы стали выходить, второй стволовой, что стоял в стороне взял там из какой-то ниши в стене деревянный крест и направил ко мне со словами:
– Примите, блудный сын, моё благословление, чтоб не попасти под бурение!
Я поднял правую руку с лампочкой вверх. Рабочие подняли смех, но уже не с меня новичка, а с вопрошавшего. Почему так тогда было? Во-первых, плитовой, стоявший внизу был одет в черный плащ с капюшоном, т.к. он стоял под ливневым дождём от брызг ударявших струй воды о клеть и был похож на попа. Во-вторых, для развлечения рабочих тогда не было ничего, кроме карт, водки, драки и бардаков. А человек, есть человек. Он хочет не только трудится, а и веселится, и он искал сам себе способы посмеяться.
– Пойдёмте, в обход брезберга! – сказал Ефим Мелехеда. – Надо, чтобы Никита знал этот ход, ему придется этой дорогой ходить, менять лампочки. Обращаясь ко мне он сказал:
– Никита, всегда береги лампочку от толчка вниз! Этой лампочкой, – разъяснил он, – можно размахивать в стороны, подымать её вверх, а при толчке вниз она сразу тухнет. Поэтому вниз её нужно опускать только плавно!
Мы свернули от площадки возле ствола влево, на дорогу в обход брезберга. Что такое «брезберг» и что из себя представляет дорога в обход него?
Чтобы ответить на этот вопрос я должен сначала рассказать, как здесь расположен сам пласт угля. Он располагался с востока на запад под уклоном, примерно в 20 градусов. Поэтому, когда его добывали в первой шахте, километрах в семи восточнее, там пласт угля залегал ближе к поверхности. А это была уже шахта номер три. Здесь пласт залегал на глубине около одного километра, но и здесь уголь тоже уже вынут примерно на километр вокруг ствола, а брезберг – это канатная железная дорога для подачи вниз вагончиков под уголь, с углём в ствол шахты с участков, расположенных ещё ниже. Мы подошли к дороге в обход брезберга, но это была не дорога, а нора. Она была шириной метра полтора, а высотой ещё ниже. Толщина пласта угля здесь была девять четвертей, да минус подшивка крепления. Поэтому этой дорогой ни в рост, ни согнувшись не пройдешь, а надо было идти в подкидочную, как смеялись шахтеры. Ефим Мелехеда сказал:
– А ну смотри, Никита, как здесь нужно идти.
Он взял лампочку в левую руку, сел на правую ногу оперся на правую руку, дал толчок половине туловища вперед, потом сел снова на правую ногу, руку подвинул дальше и пошел идти «в подкидочную». Он это делал так быстро, что не уступал человеческому шагу в сухопутье. Все остальные делали тоже самое. А я?… Я прошел метров сто, устал, стал на ноги, попробовал идти согнувшись, а когда я сильно согнулся, глаза мои смотрели только под ноги, и я раза три ударился лбом о крен, а опуская голову ещё ниже, я начал о крен цепляться уже спиной. Таким образом пока мы вышли на ровную продольную, у меня был и лоб и спина в синяках. Я проклинал тогда всё, в том числе и день своего рождения. Ефим остановился на минуту только в одном месте. Это было, где началось разветвление дорог, чтобы мне разъяснить какой дороги я должен придерживаться, когда буду менять потухшие лампы. А теперь мы идем продольной, ровной дорогой, что проложена под землей на глубине больше километра с юга на север. Эта дорога метров шесть внизу, метров пять вверху, высота её метра три. Она образована путем бурения в этом направлении камня-породы для закладки туда динамита, взрыва породы, частью которой потом закладывают освобожденные от угля бока, а часть породы выбрасывают наружу. Потом ставят друг возле друга столбы со сволоками, затягивают ещё сверху на сволока оба полы, чтобы обезопасить человека от падения камня на голову. Так сделан брезберг, все продольные идущие до лав с углём и продольные разрезающие лавы на участки гонят вагончики в оба конца. Обходные дороги сделаны так же крепом, только высота их равна вынутому пласту угля. Ибо шахтовладельцу не было нужды в том, сколько у вас появится синяков на лбу или на спине. Да и продольные бывают нередко обваливаются местами от падающего сверху камня. Это называется «бурением». Идя сейчас по продольной, Ефим Мелехеда продолжал меня учить:
– Смотри, Никита, если вот также ты будешь идти один и будешь видеть, что впереди сверху начинает посыпаться мелкая порода, остановись или сверни в сторону, значит это с горы ломается и будет падать порода.
– Ещё одно выслушай предупреждение, – продолжал он. – По этой дороге до брезберга коногон гонит вагонетки, значит смотри внимательно вперед и назад. Если заметишь приближающийся огонь лампочки на правой стороне – сверни на левую, стань к стенке, обожди, он проскочит быстро, тогда иди дальше. А вот мы и подошли к своим продольным, – сказал он.
Здесь мы свернули вправо и пошли обходной дорогой к нашему восьмому забою. Мы пересекли день за днем семь продольных нашей лавы и вышли к восьмому забою. Там принялись за работу. Никоненко ушел за порожняком, забойщики Мелехеда и Дейкун насадили на обушки оттянутые острые зубья и принялись рубить уголь. Мы с Федей снизу притянули санки, начали их грузить, а через пять минут мы уже все до пояса были раздеты и пот поблескивая пошел у каждого из нас струями. Нагрузив санки, мы потянули их вниз по откосу к вагонеткам. Никоненко быстро отогнал нагруженную вагонетку и подогнал вторую:
– Давай, давай, ребята! – подгонял он нас. Порожняка пять вагончиков в запасе.
– А где воды попить? – спросил я.
– А вот здесь, недалеко, – сказал он.
Я ссадил бочонок с пути под стенку. Мы пошли все вместе пить воду. Каждый в шахте выпивал воды в среднем по два-три литра за смену, и эта вода выходила из нас с потом. А на потное тело садилась копоть от угля. Со смены мы ушли тогда, когда начала прибывать в забой ночная смена.
Я меняю профессию саночника
Саночником я работал три месяца: май, июнь, июль. Зарабатывал 30-35 рублей в месяц, с которых половина уходила на питание. Я купил себе новый черный диагоналевый костюм, набрал у китайцев-разносчиков на две рубашки-мануфактуры. Федя сделал тоже самое и мы пошли с ним к модистке, чтобы пошить рубашки. Модистки жили против нас, через дорогу в семейных квартирах, построенных для десятников по такому же типу, что и наши казармы, но только каждая из квартир была разбита на две-три комнаты, и вход в них был не с угла, а с середины дома. Мы пошли прямо к их квартирам. Одна из них вышла нам навстречу и спросила:
– Вы к модистке? Заходите ко мне.
Из другой квартиры вышла ещё одна и набросилась с руганью на первую:
– Ты что перенимаешь от меня клиентов! Денег твоему кобелю мало?
– Что ты сказала? Значит мой муж, что живет со мной, так он кобель? А с кем ты живешь, разреши тебя спросить, курва?
– С мужиком, – ответила та.
– Не с мужиком, а с саночником ты живешь! У него ж ничего мужского то нет. Лямка всё стерла! Пьху! Плюнула она себе под ноги, истерически захохотав, пошла в свою квартиру хлопнув дверью.
Мы с Федей посмотрели друг на друга, хотели было возвращаться обратно, но эта вторая модистка пригласила нас в квартиру и мы оставили ей свой заказ. Здесь же она нам сообщила, что на этой нашей шахте номер три, в 1912 году был взрыв газа. Тогда погибло много людей, в том числе её муж десятник, и что теперь она живет с простым рабочим-шахтером.
На следующий день я рассказал об этом Демченко и просил его дать мне другую работу. Он сказал:
– Хорошо, пойдете работать плитовым номер восемь, а тот пойдет на ваше место, а то он часто пускает «орлы». Плита номер восемь – это то место, где от забоя подгоняют вагончики с углём и спускают их вниз на канате, и за счет это тяги другой стороной каната подтягивают вверх вагончики-порожняки. Долг плитового знать, как провести сцепление вагончика с углём, знать когда по сигналу нужно остановить канат, умело поставить на рейки вагончик, а потом подцепить крючок на канат, т.е. если порожняк вверх тянет канат, то вниз канат тянули вагончики.
Задача состояла в том, чтобы поставивши вагончик на рейки, плитовой должен был удержать его одной рукой, а другой умело подцепить крючок на канат. А для того, чтобы это сделать, нужно было подымать канат и вешать его на крючок, а мой коллега, оказалось не имел силы поднять канат на крючок, подымал его только, чтобы кое-как подпихнуть вагончик, а подпихивая вагончик под канат, вагончик часто срывался, летел вниз, сбивал собой ещё несколько вагончиков и останавливал работу в лавах на час или два. Поэтому Демченко и сказал, что он часто пускает «орлы».
В забое восьмой продольной (она длиннее всех) почти всегда в сменах работало по пять человек. Поэтому, нужно было снять с каната 35-40 вагончиков и такое же их количество поставить на рейки, подцепить на канат. А здесь плита была по уровню выше других на 30 сантиметров, поэтому выжимания каната рукой до плеча и до крючка с помощью туловища равносильно было выжиму двухпудовой гири. А такие выжимания я делал от 40 до 80 раз в сутки.
Плитовым я работал 6 месяцев, а потом на наряде Демченко сказал:
– Ты, Олейник, пойдешь нагрузчиком-откатчиком вагончиков. Теперь тебе это будет под силу.
****
На наряде Демченко вручил мне опознавательные номера девятой продольной. Эти номера вешаются возле дна в угол вагончика, и когда вагончик поступит на гора и его там опрокинут, вынимают номера, записывают какого артельщика, с какой продольной, и сколько вагончиков поступило за смену. За выданный на гора вагончик на наш счет записывалось по 35 копеек. За время моей годовой работы на шахте в разных забоях и на разных сменах всегда на наш счет недоплачивалось 1-2 вагончика. Рабочие говорили, что Демченко готовится нас угощать на Николая, в мае месяце, поэтому он целый год тянет шкурку на кисель. На вопрос к Демченку: «почему не все вагончики записаны?». Он обычно отвечал:
– Для этого есть 3 причины. Первая: погрузчик угля забыл повесить номер. Вторая: вагончик потерпел в дороге аварию; и третья: при опрокидывании вагончика, номер мог улететь вместе с углём.
Конечно, могло быть и это. Но это так редко бывает, как мороз в июне месяце. Главной причиной, как виделось тогда, было обворовывание рабочих.
Проигрался в карты
Шел уже февраль 1915 года. Начавшаяся в прошлом году война уже начала накладывать свой отпечаток на жизнь шахтеров. Начали расти цены на продукты питания, на обувь и другие товары. Среди рабочих ширилось уныние и безразличие. На руднике не было ни библиотеки, ни театра, ни кино, ни газет. Поплыли слухи, что на фронте немцы сильно продвинулись на восток. Это волновало и раздражало всех. В феврале мы получили зарплату за январь месяц. Это было в субботу вечером. И вот, кто-то в нашей казарме сказал:
– Давайте сыграем в «очко»! Всё равно погибать.
Ещё кто-то из соседней казармы добавил:
– Пошли к нам! У нас лучше!
Нас собралось человек пять. Мы перешли в соседнюю казарму. Начали играть. И меньше, чем за два часа я проиграл всю свою получку. И не только я, а ещё проиграли два человека из нашей казармы. Проигравшись, я сел и стал наблюдать за игрой со стороны, и только тогда заметил, что соседи по казарме передают друг другу кон за счет искусственного перебора очков.
Я об этом мошенничестве здесь же сразу сказал во всеуслышание, за это получил кулаком по лицу от стоящего рядом со мной коногона Кучера, брата игравшего Кучера.
– Спасибо за заём! – сказал я. – Возвращу его с процентами! И ушел в свою казарму.
На следующий день Кучер зашел в нашу казарму с папиросой в зубах, прошел мимо нар в конец, что-то там поговорил со своим земляком Никоненко и стал возвращаться назад. Я поднялся с постели, сел на нарах, свесил ноги, и как только Кучер поровнялся со мной, я сказал:
– Плачу долг! И ударил его по зубам.
Он упал под стол, но оказалось, что пока я следил за одним Кучером, в нашу казарму зашел и второй, его брат. Он бросился ко мне и ударил меня в правое ухо. Я быстро повернулся в его сторону, схватил его за пояски и бросил на нары под стенку. Больше драться того дня они не полезли, удалившись в свою казарму.
Прощай Донбас
В первых числах мая к нам в забой зашел Демченко. Он объявил мне, что я должен ехать домой, явиться в уездный военкомат для досрочного призыва в армию. Он также добавил, что за этот день он записал на мой счет восемь вагончиков.
– А больше вы всё равно не добьёте. Если я и ошибся на один или два вагончика, то где, – сказал он, – моё не пропадало. Идите и езжайте сразу на гора, тогда вы ещё сегодня успеете получить расчет.
Я сейчас же отправился до клети, чтобы подняться на гора. Но плитовой одного меня подымать не захотел и я ждал пока нас собралось десять человек. Поднявшись на гора, я сразу же пошел к «ламповой», сдал лампочку, получил жетон для сдачи его в контору и пошел до казармы. Но не успел пройти и с пол сотни шагов, как встретил братьев Кучер и Галиуса.
– А, попался! – как-то радостно и ехидно заявил старший Кучер. Он схватил меня за петли и скомандовал младшему:
– Бей!
Младший Кучер замахнулся кулаком, хотел было нанести мне удар. Но я успел старшему Кучеру ударить по ребрам, он сразу упал. Удар младшего Кучера по моей голове оказался не очень сильным, а я тем временем успел ударить его носком чуня между ног. Стоявший пока в стороне Галиус, схватил с земли кусок породы и бросился ко мне. Я выставил обе свои руки вперед, бросился ему навстречу, выбил у него породу из рук, схватил его и опрокинул на землю, а сам тем временем бросился наутек, и сбежал.
Я только теперь почувствовал силу, которая у меня появилась от подъёма каната на плите номер восемь.
На второй день я помылся в бане, получил расчёт, рассчитался со всеми и 12-го мая вручил отцу свой заработок – 50 рублей.
Продовження наступного тижня
