В публікації збережено мову оригіналу – російську та стилістику автора щодо викладення фактів. Думка автора щодо оцінки і перебігу історичних процесів в Лебедині може не збігатися з думкою працівників художнього музею та читачів цих матеріалів.
Часть третья. Я еду в армию
Вернее будет сказать, не я еду в армию, а меня туда везут, служить за веру, царя и отечество.
Призвали меня 15 мая 1915 года по досрочному призыву. Посадили в товарный вагон, где уже было двенадцать или больше человек, и отправили на фронт.
(часть страниц рукописи отсутствует)
В четырнадцатой роте
Ночь и утро последних дней июня были теплыми, как никогда. Стояла дымка от испарения влаги. Серебрились травы от обильной росы, а притихших соловьёв в лесу теперь подменили кузнечики в траве.
Я вышел из леса, перешел по тропинке поле, вступил в овраг, где наши обозники начали косить траву для лошадей. Дорога вела к штабу четвертого батальона нашего полка.
Стояла абсолютная тишина. Настроенный на лирический лад, я начал задумываться: «зачем эта война?». Пусть, наивно полагал я «парни бьются за девок, петухи за куриц, а всё это зачем?».
Прервал мои мысли одиночный винтовочный выстрел, где-то впереди от меня, со стороны наших окопов. Я приближался к передовой. Здесь был тупик оврага. Справа от меня в гору вкопаны землянки, стоит часовой. К землянкам тянутся подвешенные на палках провода.
– Где комбат? Я из штаба полка, – сказал я.
Часовой показал мне землянку, и я направился туда. Комбат как раз кричал в телефонную трубку:
– Стрелять! Стрелять в этих, сволочей, пусть не подходят к нашим окопам!
С этих разговоров я понял, что немцы с целью братания подходят к нашим окопам.
– Здравие желаю, Ваше благородие! – приветствовал я комбата. – Прибыл к Вам по поручению штабс-капитана Веревкина, – продолжал я.
– Кто Вы и по какому вопросу, – спросил он.
– Я секретарь полкового комитета. Прибыл узнать у Вас как получилось, что Вы избили депутата четырнадцатой роты.
Комбат ответил:
– А что ж, он идиот, стоит на посту, к нему идет немец с бутылкой в руке, показывает ему, дай мол хлеба, возьми ром. А он вместо того, чтобы стрелять в немца, роется в мешку, достает хлеб для обмена на ром. Вот я ему и дал за это.
– Вы нарушили приказ командира полка, и за это мы будем осуждать Вас на комитете, – сказал я.
– Один приказ я нарушил, другой исполнил, – ответил он. – Командир полка приказал открывать огонь по каждому приближающемуся немцу.
На этом наш разговор с комбатом был окончен. Я попросил его дать мне проводника до 14-й роты. Он выделил мне своего ординарца и мы отправились к их расположению. Дорога вела от оврага к пологому подъему. Через пол километра мы вступили в мелкий окоп хода сообщения.
Где-то впереди нас разгоралась оружейно-пулеметная перестрелка. С немецкой стороны уже раздавался грохот, и над нашими окопами разорвалось несколько снарядов. Снаряды один за одним проносились над нами и разрывались в овраге, некоторые ложились в нескольких десятках метров от нас. Меня не то обожгло, не то резануло по правой руке. Я посмотрел на руку, там торчали врезавшиеся в тело мелкие осколки. Вокруг осколков крови еще не было, но рука быстро опухала и окрашивалась в фиолетовый цвет. Наконец брызнули первые капли крови, обагрив рукав гимнастерки, начались боли.
Мы быстро вернулись в штаб батальона. Там фельдшер сделал мне перевязку, подвесив руку на бинт. До брата я так и не дошел. Оставил и просил передать ему консервы. В штабе полка ещё раз сделали мне перевязку, снабдили документами о ранении, и отправили на лечение в тыл. Мне также дали удостоверение о предоставлении месячного отпуска.
На этом закончилась моя служба в армии.
В госпитале
Через несколько дней после ранения я был уже в Лебедине, в госпитале, а дней через двадцать – дома. Перемены в доме заключались в том, что не было уже матери, и заботы обо мне проявлять было некому. У брата за моё отсутствие появилось ещё двое детей, всего их стало четверо. Да, отец мой, да брат Корней, да сестра моя, да я, да брат с женой, а хата наша состояла из одной комнаты и кухни. Это и было то, что называется: «в тесноте, да не в обиде». Но никто из нас из дома не уходил, некуда было. Через некоторое время в раненой руке возобновились резкие боли. Дело в том, что в мою правую руку, кроме нескольких мелких, сразу замеченных осколков, был ещё один, зашедший поглубже. Его при первых перевязках и лечении не заметили, а теперь он давал о себе знать, и я в феврале 1918 года снова попал в госпиталь. Врач Гирин сделал мне операцию, извлёк осколок и подвесил мне руку на марле. Но у меня болит только рука, а сердце бьется свободно. Оно не болит, а шалит, и гонит меня по коридору в халате, где нет, нет да и проходят девушки белошвейки (модистки, шьющие бельё для госпиталя), этот коридор я избрал для своих прогулок.
Там можно было перекинуться с ними парой слов, получив в ответ смущенную нежную улыбку.
С началом марта, из раненых солдат в госпитале остались единицы. В моей палате только трое. Два человека постарше, и я молодой. Теперь рядом с нашей палатой расположились белошвейки. Там они ремонтируют белье, и я ближе познакомился с одной из них. Это была совсем ещё молодая девчонка, лет семнадцати, среднего роста, миловидная, быстрая и острая на язык. Не знаю, что мне в ней понравилось, но она пленила мои глаза и чувства, и мне казалось тогда, что это сам Бог мне послал её, взамен Гали Зорич, что если я и эту упущу, то останусь несчастным на всю жизнь. Так, скорей же – говорило мне сердце, – решай этот вопрос. И я решил его – женился и увез её в село.
Приход немцев
Помимо всего прочего, Лебедин славился ещё тем, что ежегодно весной, на всех перекрестках, в воскресные дни продавались моченые и квашенные яблоки. Идя в город с женой мы хотели купить с десяток таких. Но увы! Их не оказалось. Говорили, что немецкие солдаты начали брать их у торговок бесплатно и торговки прекратили их продавать.
Мы пошли на базар. На перекрестках улиц уже стояли вооруженные немцы. На базаре приезжих подвод было совсем мало. Зато гуляющей молодежи по подкаменным лавкам было много.
На базарной площади, против торговых лавок, немецкий офицер гарцевал на лошади. Мы остановились, смотрим, он направляет свою лошадь на нас, в сторону помоста под магазин. Лошадь сдаёт назад. Он прижимает её шенкелями, бьёт плеткой. Лошадь делает стойку, садится назад, сваливается набок, придавливая офицера. Мы подымаем смех. Подбежавший ординарец, помог ему освободится. Разъяренный офицер с досады бросается к крайнему, которым оказался я, и начал бить меня плеткой. Я скрылся в толпе.
Этим ознаменовалось моё знакомство с оккупантами.
По прибытию в Лебедин, немцы организовали несколько отрядов по заготовке мяса. Причём, за заготовки мяса немцы ничего не платили, а забирали свиней и крупный рогатый скот в тех крестьянских дворах с которых хоть кто-то отступил вместе с Красной Армией. Когда эти хозяйства были ограблены, очередь подошла к тем крестьянским дворам, которые принимали участие в растаскивании помещичьих экономий. Кое-что с экономии взяли и мои братья. Данило принес рало, Корней – упряжь. Неизвестно, кто оказался на нас доносчиком, но нас заставили вернуть рало и упряжь, и забрали у нас корову, приобретенную за долгие годы хозяйствования отца.
Партизанское движение
С Яковом Козием с города Лебедина и Артемом Мордовец из села Кулички, я дружил ещё с того времени, когда они учились ремесленному делу в училище. Козий, ещё доводился мне каким-то родственником. Оба они встречались со мной перед моим намерением жениться. Оба называли меня дураком, что я вздумал жениться в таких условиях.
Тем временем, после женитьбы и я отрезвел, начал подумывать, что сделал глупость, что у меня возрастная зрелость на много опередила умственную зрелость, как сорняки в росте опережают культурное растение, глушат его.
Сорнякам в росте помогает влага и холод. Мне же видимо помогла война и военные невзгоды. Ну и что, думал я, Революция не умерла, борьба ещё впереди, посмотрим, что будет дальше. А тем временем аппетит у немцев возрастал. Способствовало этому безнаказанное пожирание чужого имущества. Им было нужно всё больше и больше мяса, а его запасы теперь находились в руках крестьян, помещичьи хозяйства были разрушены. Видимо перед ними встал теперь вопрос: «у кого забирать мясо и как его забирать?».
И начали они накладывать разверстку мяса количеством скота и свиней до волостей с тем, что бы волость план разверстки доводила до села, а старосты села до дворов. Но, вот доходят слухи, что в селе Бишкинь староста на отрез отказался доводить план до дворов, и немцы его повесили, движимое имущество забрали, постройки сожгли.
А вот в селе Семеновке (Лихиновке) немцы пока что ничего не брали. Это село стояло как-то в стороне от больших дорог, окружено глубокими оврагами и в нём не было помещичьих экономий. Да, и с Красной Армией никто не ушел, поэтому село жило спокойно. Но вот с Боровенской волости на село Семеновку пришла разверстка: дать немцам мяса н-ное количество голов скота и свиней, и не малое, а с надбавкой. Это было с учётом того, что село немцам ещё ничего не давало. Староста села на время ушел из дому. Село решило немцам мяса не давать, и вооружившись кто чем мог, преградило путь в село. Немцы открыли по селу огонь. Кое-кого ранили, сожгли несколько домов. Об этом узнали в Лебедине, и в Семеновку выехал Яков Козий и Артем Мордовец, организовали там, пока что малочисленный партизанский отряд, состоящий из одних Фроловых. В него вошли: Андрей Иванович Фролов, Харитон Фролов, Никита Фролов, Фома Фролов и другие. Желающих было много, оружия было мало. Этот совсем ещё малый отряд, как-то зашел в село Куличку, а здесь немцы брали скот.
Отряд шел с огородов и сразу же открыл по немцам огонь. Не установлено, были ли у немцев потери, но партизаны потеряли Никиту Фролова. Встал острый вопрос об оружии и увеличении отряда. Ко мне на велосипеде приехал Яков Федорович Козий. Он рассказал мне все новости и спросил меня:
– Хочешь воевать с немцами?
– Надо! – ответил я.
– Надо – это правильно, – подтвердил Козий.
– А чем? Винтовка у тебя есть? – спросил он меня.
– Нет! – ответил я.
– Вот это и оно, – сказал Козий. – Вот мы хотим, что бы ты помог достать нам оружие.
– Я? Где же я его возьму?
– Узнаешь, но ты должен помочь нам достать оружие.
– Где и как? – спросил я.
– В городе Лебедине сейчас организуется варта (стража) городская и уездная. Уездная в бывшем полицейском управлении, городская справа от почты, против базара, в двухэтажном доме. Мы имеем данные, что начальник городской варты Бурковский днями получил в немецкой комендатуре два ящика винтовок и завез их в это новое здание, но мы не знаем где сложено это оружие и как оно охраняется. Вот ты и должен пойти служить у варту и выдать нам это оружие.- Как, пойдешь служить у варту? – переспросил он.
– Подумаю, – ответил я.
На вопрос жены «чего приезжал Козий?», я ответил, что Козий рекомендует мне переезжать жить в город и там вступить на работу у варту. Жена этому случаю была рада, и я на второй день отправился в город.
Зашел в городскую варту, к её начальнику Криставу Бурковскому.
– В армии были? – спросил Бурковский.
– Так точно, – ответил я.
– Давно с фронта?
Я назвал время, когда был ранен, где лечился, и что лечение закончил только в марте месяце.
– Живёте где?
Я назвал свою Глушевку, сказал ещё, что женат, и что при поступлении на работу я перееду жить в город.
Бурковский вызвал работника канцелярии, поручил оформить меня на работу. И я с конца июня 1918 года стал вартовым. Теперь вся моя задача заключалась в том, как выкрасть у варты оружие.
Начал с разведки. Городская варта размещается в двухэтажном доме, слева от народного дома, на расстоянии метров 200-300, по той же стороне. На верхнем этаже кабинет Бурковского, его помощников, канцелярия. На нижнем: маленький подъём в несколько ступенек, дверь, коридорчик, направо – лестница на второй этаж, прямо – дверь. Снова коридорчик и двое дверей, одни направо – в кладовую, прямо – в большую комнату, что называлась дежурной. Здесь справа стоял стол, две скамейки, пять табуреток. Дежурный Григорий Иванович (старый полицейский) восседал за столом с журналом и двумя чернильницами. Под стеной слева стояла пирамида с пятью винтовками и шашками в ножнах. Григорий Иванович (его все так звали) раскрыл свой журнал, обращаясь ко мне сказал:
– У нас по городу выставляется теперь пять постов: первый у ворот уездной варты, второй у народного дома, третий – у земской управы, четвертый – это ночной дежурный за этим столом, пятый – во дворе нашей варты.
– Где прикажите? – спросил я.
– Мы поставим Вас у народного дома.
– А мне всё равно, – заметил я.
– Это хорошо, – сказал Григорий Иванович.
– Подбирайте там себе шашку, указывая на пирамиду (на постах дежурили с одними шашками).
Я подошел к пирамиде, взял одну, вторую, третью… На них всех оказались короткие по моему росту ремни для подвешивания их на бок.
– Григорий Иванович, смотрите, что делается, – сказал я. – У них ремни на мой рост не годятся. Не буду же я в них стоять, как чучело в огороде. Я видел, заявил я, как раньше стоит было полицейский у народного дома, шашка у него чуть только не тянется по земле, стоит и усы подкручивает.
– Нравилось? – спросил меня Григорий Иванович.
– Да, – ответил я.
– Это же я и стоял, – заявил Григорий Иванович. Пятнадцать лет выстоял. Но теперь усы сбрил. Время не то настало, – добавил он. – Ну, а тебе шашку подберем.
Он встал из-за стола, подошел к окну, взял с него лампу, зажег её и сказал: «Пошли!».
Мы вышли в коридор, он отдал мне лампу и сказал: «На, держи». А сам вынул из кармана ключ от замка, что висел тут на кладовой, отпер замок и открыл дверь в кладовую, забрал у меня лампу с рук, осветил кладовую и сказал:
– Бери, он шашки с ящика, выбирай!
В кладовой стояло два, аккуратно сбитых с досок ящика, заваленных доверху винтовками без штыков, а один ящик с шашками. На скамейке лежало десятка два цынок с патронами. «Ого!» – подумал я, но вида не подал, а примерил ремни на шашках, спросил: «Вот эту взять можно?».
– Можно, – ответил Григорий Иванович.
Он отдал мне лампу, сам закрыл кладовую, и мы пошли назад в комнату. На следующий день я стоял уже на посту у Народного дома, в своём военном обмундировании, без погон, но с шашкой на боку. Мимо по тротуару прошел Козий.
– Когда и где поговорим? – спросил он меня не останавливаясь.
– Сегодня я буду с 12 часов дня до 6 дома у тещи.
– Жди, я приду! – сказал он и прошел не останавливаясь.
Дежурство было установлено так: чтобы каждый из нас стоял на посту по шесть часов с шестичасовым перерывом. И те из нас, которые становились на пост с 18 до 24 часов и с 24 часов до 6 утра могли отдыхать в казарме при уездной варте. Поэтому я и сказал Козию: «до 6 часов вечера».
В 12 часов я сменился и ушел домой, а часа в 2 ко мне пришел Козий. Я доложил ему всё, что успел узнать.
– Ладно!- сказал Яков. – Спешить не будем. Ты говоришь, что там два ящика с винтовками, ящик с шашками и штук двадцать цынок с патронами?
– Да! – подтвердил я.
– Для того, чтобы забрать такое количество оружия понадобится минимум человек десять. Такое количество людей провести центром города не замеченными не возможно.
– А если болотом, через речку с тыла? – предложил я.
– Ты прав, – сказал Козий. – Я сам так подумал. Но это требует некоторого времени на изучение всех деталей операции. Тебе задание: посмотри подступы к речке с обоих сторон и ширину русла. Встретимся дней через десять.
– А почему через десять дней? – переспросил я.
– Потом узнаешь. Пока! Он подал было мне руку, а потом спросил: «А какой замок на кладовой?». Я его описал.
– Знаю его, – сказал Козий и ушел.
Я продежурил дней семь у Народного дома, затем отпросился перевезти жену из села в город. Мне разрешили. А по возвращении на работу Григорий Иванович сказал:
– С завтрашнего дня Вы будете стоять здесь, во дворе варты с Моренцем. Здесь пост более важный, чем там. А до Народного дома я уже послал Зеленого.
– Слушаюсь! – ответил я.
С Козием я встретился только через 12 дней на улице Козиевка, когда шел после вахты домой. Он мне сказал, что вместе с Андреем Фроловым всё обследовали и всё изучили: от самой Семеновки, мимо Боровеньки в лес. Лесом за Будылкой, мимо Барабашевки, поза Бодневкой и до Троицкой улицы. Этими дорогами можно подъехать безопасно, и через луг и болото вынести оружие на подводы.
– А как с речкой? – спросил он.
Я ответил, что подходы к речки хорошие с обеих сторон, а вода в речке не глубже одного аршина, а вся глубина с канавой около трех аршин, примерно такая же и ширина канавы речки.
– Ничего страшного нет. Пойдём в брод. Операцию по выгрузке оружия начнём в твоё дежурство после 12 часов в понедельник.
– Тогда нужно ждать три дня до понедельника. В понедельник у нас пересменка, я начну дежурить с 12 часов ночи до 12 часов дня.
-Вот это нас полностью устроит. Значит, до понедельника. Имей ввиду, что ты отвечаешь головой за операцию, предупредил меня Козий.
Продовження далі…
