Итак, я в Реальном Училище! С этого момента вся моя жизнь как бы разделилась на две половины, домашнюю и училищную, ставши во враждебное отношение друг к другу. Это событие положило отпечаток на всю мою последующую жизнь, и сейчас, более десяти лет спустя, я чувствую какую громадную и не блестящую роль сыграло оно в моей жизни. Я сам не педагог и очень мало понимаю во всех этих вопросах, но чувствую какое нехорошее влияние оказало на меня училище за мое десятилетнее пребывание в нем (собственно, всех классов было в нем семь и один подготовительный, но я два раза оставался на второй год).
Отрывая детей на пол дня из дому в течение нескольких лет, Училище не дало нам самого главного – не привило способности к систематическому труду и все ограничилось прохождением и усвоением программ. Да, и это последнее производилось чисто формальным, вполне внешним образом.
Помимо обычных недостатков всех училищ того времени, Реальное Училище имело еще свой недостаток, специальный – оно постоянно было переполнено, так как было единственное в нашем городе, не смотря на то, что к моменту моего пребывания в нем уже существовал более десяти лет Технологический Институт, куда поступить ученикам реального училища было много легче.
Училище предполагалось на 400-500 воспитанников, но уже в начале девяностых годов в нем было свыше семисот человек, и воздух в переполненных классах и коридорах всегда был какой-то тяжелый, особенно в осеннее дождливое время с запахом тухлой рыбы от вымокших ранцев.
Во главе училища стоял директор Шихов, имевший ко времени моего поступления чин статского советника и сообразно сему представительную осанку с самым благородным дворянским присюсюкиванием.
Это был недурный педагог и администратор, в первое время действительно хорошо поставивший преподавание в Училище, благодаря чему все харьковцы, державшие конкурс в Технологический Институт, стояли во главе конкурентов.
Деятельность его была замечена и поощрена, но это его и испортило. Он возомнил и исключительно себе приписал все то, что было создано трудами его сослуживцев; в училище пошли интриги, начали сменяться неугодные преподаватели, пошло в ход наушничество, доносы. На третий год моего поступления ушла целая группа наиболее талантливых учителей, в том числе и В.П. А., впоследствии профессор и директор Томского Технологического Института, со слов которого мне лично я и сообщаю все это.
Ш. читал нам физику и был обычно классным наставником в седьмом последнем классе. Свой предмет он знал порядочно, излагал его толково и только за это можно быть ему благодарным. Я не буду останавливаться на других педагогах: за исключением одного, двух они были вполне на месте на общем сером фоне девяностых годов. Это было, конечно, следствием тогдашней нашей общественной жизни, ее сурового режима, но об этом не имею желания распространяться.
В одной из сказок Андерсена старая дворовая собака, привязанная на цепь, с тоской вспоминает о согревавшей ее некогда печке, когда она спала подле нее. Тосковал о ней и снежный болван, но только потому, что в груди у него случайно оказался железный конец от кочерги – мальчишки слепили его вокруг палки палки, на конце которой был печной скребок… И воспоминания о моем десятилетнем пребывании в Училище похоже на это чувство снежного болвана к печке: – Училище взяло у меня десять лучших лет моей жизни, а что дало взамен их?…
Описывать в настоящее время более десяти лет спустя свои училищные впечатления довольно трудно: потускнели контуры и краски, а время утишило боль и остроту ощущения; я только могу сделать небольшую выписку из моего старого дневника, о котором упоминал вначале.
Ноябрь 1899 г. «давно собирался записать длинные впечатления в Училище. Как они однообразны и томительны! «Томление» начинается с раннего утра, когда вскакиваешь с постели с мыслью: «не проспал ли? Слава Богу! Еще половина восьмого. Умываешься; тянешь через голову жесткую суконную куртку-блузу. Пьешь чай с булкой, которая по утрам как-то не лезет в горло. Собираешь книги и тетради в ранец и в дорогу. До Училища ходьбы минут пятнадцать, но они всегда как-то много значат: или оттого что больше впечатлений зрительных или от сознания, что эти пятнадцать минут твои – никто тебя не вызовет не причинит никакой неприятности, лишь бы ранец был за плечами, а не в руках, последнее запрещается, да чтобы эти пятнадцать минут не захватили первого урока.
За ношение ранца в руках можно легко попасть: «в карцер минимум «на воскресенье», «на час после уроков», «без обеда» – таковы формулы приговоров над провинившимися. Вот уже последняя улица; показывается, наконец, большое трехэтажное здание, с карнизами, запачканными вечно сидящими на них голубями. Палисадник и дверь в раздевальную. По дороге к ней два карцера – «темный» и «светлый», с круглыми окошечками во внутрь, так что сидящие в карцере всегда видны приходящим и уходящим из Училища, наиболее стыдливые закрывают окошко со внутри бумагой или ранцем.
В раздевальной снимаешь пальто, калоши, фуражку, вынимаешь из карманов пальто все в них содержащееся – иначе утащат и идёшь наверх – в класс. Если же физика на первом уроке («на первых», как говорят) то остаешься внизу, в классе перед физическим кабинетом.
Звонок – нужно идти в торжественный зал на общую молитву. Со всех концов коридоров и этажей тянутся черные куртки; кое-как выстраиваются рядами по классам, в известном порядке, появляется директор и становится в передней части зала неподалеку от кафедры. Хор учеников под управлением «Бекаса» нестройно выводит – «Царю небесный», а затем немного наладившись «Спаси Господи люди твоя». Очень смешно бывает когда в отсутствие «Бекаса», дирижирует кто-либо из старших воспитанников и неверно задаст тон – или высоко или слишком низко, в этом случае часто после пения слышен смех. Страница из Евангелия после молитвы иногда тянется слишком долго, так что не успеешь повторить первый урок. Многие берут с собою в зал книги и пытаются повторять во время молитвы напрасные надежды! Трудно соображает голова в толпе среди таких же неудачников, да и делать это рискованно на виду у инспектора – «Матрены» – человека вздорного и очень вспыльчивого. Вместе с заключительными словами Евангелие все устремляются гурьбою, а не в очередь, по-парам, как требуется, в классы. Многие стараются усвоить первый урок; в классе шумно; немного погодя шум утихает – вошел учитель, опять читается молитва (перед учением) появляются опоздавшие, дежурный подает список отсутствующих, все рассаживаются и урок начинается, в классе водворяется тишина.
В младших классах, до пятого, первые уроки были по большей частью либо история или география в старших же физика постоянно. Физика проходит не так томительно, как последующие уроки. Или силы свежие или директор не пристает особенно с расспросами заданного, а, может быть и оттого, что сам предмет интересен. Особенно неприятны были уроки немецкого языка. Преподавал его нам некий У. своим сухим бездушным методом – типичный педагог того времени.
Это был человек огромного роста со слоновой походкой, с неприятным острым, вечно высматривающим взглядом. Очень строгий и требовательный У. держал в страхе учеников и старших классов, его боялись и ненавидели. Создавалось впечатление словно немецкий язык был главным предметом в училище. Он умел заставить «учить» свои уроки… Но что же оказалось?.. проучившись у него 6-7 лет все же были в жалком положении. Мы не могли без словаря одолеть и самой легкой книги, не говоря уже о специальной технической литературе.
В воспоминании об уроках У. невольно воплощалось все то неприятное и характерное для училищной жизни того времени. … Серое утро, еще пустоваты классы и коридор. Понемногу сходятся ученики. В углу классной комнаты кто-нибудь из первых учеников громко переводит заданный параграф, а вокруг, нависая со всех сторон, приткнулись с книгами те, кто дома не успел приготовить уроки. Подходят новые лица – поскорее книгу из ранца, необходимо проверить и повторить заданное, Ульрих «на вторых».
… Вот и первый урок подходит к концу… звонок, а за ним пятиминутный перерыв («перемена»). Вот он прозвучал и вторично, а через три, четыре минуты «вестовые» , выглядывающие в коридор, шепчут – «идет». Показывается громадная, раскачивающаяся фигура с журналом под мышкой. После обычной процедуры проверки и записывания не явившихся и оказывающихся отвечать наступает тяжелая минута У. достает свой собственный журнал, небольшую записную книжку и долго, долго смотрит то в нее, то в напряженно притихший класс. Мучительные минуты пока выбор останавливает на ком-либо и начинается выспрашивание того, чего не знает ученик. Это проделывается с методом, наводящим даже нечто вроде паники на робких. Там и сям чуть слышны умоляющие вопросы: «сколько осталось», когда вместе с долгожданным звонком кошмар рассеется… неприятное время!…
Вспоминаются и довольно нудные уроки Н.Е.Ш. учителя русского языка. В старших классах они были обыкновенно в последние часы.
Трафаретное преподавание логики, скучные построения силлогизмов из тяжелых карамзиновских периодов вроде того, что «истина не имеет нужды пресмыкаться во мраке и тайне»… диктанты, подробный разбор литературы екатерининской эпохи, утомительные чтения памятников древней русской литературы: Даниила Заточника, Симеона Полоцкого связали с именем Ш. впечатление скуки безбрежной. Скучные минуты последнего урока, когда ежеминутно поглядывают на часы и с нетерпением ожидается – «пора собираться» – долгожданный возглас появляющихся в дверях Бекаса, Сивой Кобылы, Баклажана, Козерога или двух остальных надзирателей, помощников классных наставников с явно неприличными кличками. Это «пора собираться» на уроках Н.Е. раздавалось иногда и со стороны учеников минут за десять до конца и сам Ш. понимая нас и также как и мы утомленный пятичасовым пребыванием в спертом помещении не протестует против этого. Быстро собираются книги в ранец и класс, оживши сидит ожидая желанной минуты – появления кого-либо из начальствующих с коридора… вот он… быстро читается молитва после учения и парами, длинной вереницей потянулись в раздевальную. Скорее, скорее на воздух! Словно из тюрьмы на волю!
Я не имел в виду останавливаться на том или другом педагоге, делать им характеристику – о директоре, У. и Ш. упомянул как о лицах, наиболее характеризующих мои тогдашние училищные дни. Господь да будет с ними! Все же не могу еще обойти молчанием еще одного господина, сменившего в последний год моего пребывания в Училище инспектора Матрену о некоем Ив. Ив. П. наушника попечителя, производившем впечатление человека полубольного и физически и душевно. Этот плюгавый невзрачный человек был буквально помешан на дисциплине. За ослушание одного ставил «под ранец» в коридоре учеников и первого и седьмого класса; глубокомысленно разрешал предложенные вопросы, как нужно «приветствовать преподавателя» на улице зимою, если фуражка завязана башлыком, а по субботам читал вслух свои резолюции в журнале, из которого запомнил и кажется навсегда такую, что «А. записывается на воскресенье за то, что имел намерение несвоевременно чихнуть».
Приведу еще только несколько строк из того же своего старого дневника.
16 июня. Конец с Училищем! Вчера я вышел из него, чтобы более не возвращаться. Я могу забыть и думать о нем. (Увы! Это оказалось не так легко, и сейчас более 10 лет спустя временами оно мне снится. Иногда я вижу себя сидящим на уроке У. и жду его вызова отвечать урок, которого я не знаю).
Много нехороших минут провел я в нем, очень много; вероятно хороших было меньше. Ну что же! С миром да почиет! Для меня умерло теперь Реальное Училище с его «Василь Василичем», «Михал Федоровичем», «Петром Степановичем», «Матреной» и другими.
Вот я и 19-летний гражданин Российского Государства, все еще в форменной одежде, но уже без герба на фуражке в последний раз возвращаюсь из Училища домой. В голове сумбур недавних экзаменов: синусы, тангенсы, бином Ньютона, треугольники, пирамиды, просвещенный абсолютизм (отечественная история) онтологическое и космологическое доказательство бытия Божия и все прочее иное нужное и ненужное – результат почти двухмесячных выпускных экзаменов. Пройден первый жизненный этап, а впереди второй с грозным барьером – конкурсными экзаменами. К этим экзаменам, к концу лета съезжалось обычно столько конкурентов со всей России, что на одно место приходилось свыше 10 человек. Не веселые мысли! Для нас харьковцев реалистов дело ухудшалось еще тем обстоятельством, что наш учитель Н.Г. Шепенко, участвующий обычно в проверке сочинения по русскому языку, в начале года был переведен директором в Изюмское Реальное Училище. Имея все это в виду, не особенно весело праздновали мы свое окончание средней школы. Мы завидовали гимназистам: экзамены у них оканчивались недели на две раньше и по окончании их они сразу надели синие студенческие фуражки. Мы же довольствовались пока только штатским платьем, да фуражкой без герба, или воротом с гербом, но без букв, чтобы не походить на городских приказчиков, которых, в большинстве случаев мы презирали за их некультурность или на выгнанных реалистов, донашивающих свою…
Закінчення мемуарів Б.К. Руднєва втрачене
